Я знаю, что будет дальше...
- 15.10.2012 13:51
Журналист и актёр затевали спор
О высоком, о роли муз,
А битлы и Шекспир покоряли мир,
На волынках играли блюз.
Кажется, именно так поётся в одной из песен группы «Моральный кодекс»? Интересно, когда Сергей Мазаев произносил (пардон, – пропевал) эти слова, он представлял себе кого-то конкретно или всех журналистов, которые когда-либо его доставали? Сергей Владимирович! С этим ничего не поделаешь! У нас работа такая! Я тоже с вами спорила... Безуспешно...
— Сергей Владимирович, журналисты присвоили вам много «титулов». Один из них — «денди русского рока начала 90-х». Вы с этим согласны?
— Наверное. «Моральный кодекс» тогда брал пример с Roxy Music. По манере держаться, по внешнему виду Брайан Ферри был как бы нашей иконой. Ну а в музыке было много всего намешано кроме Roxy Music.
— Дальше — «романтик с брутальной внешностью». Согласны?
— Да, у нас очень много романтических песен. А брутальный? В переводе с латыни это, кажется, — «грубый»? Ну да — грубоватый. Хорошо, что не глуповатый. Глупая внешность хуже, чем грубая.
— «Стареющий рокер»?
— Не молодеющий — это точно.
— Вы светский человек?
— Да, наверное.
— Вам нравятся тусовки?
— Если там есть люди, с которыми приятно общаться… И повыпендриваться иногда тоже приятно — особенно когда есть чем похвалиться.
— А есть чем?
— Скоро будет. Сейчас записываем первый альбом оркестра Сергея Мазаева. Это популярная музыка всех времён и народов. В конце октября хочу сделать концерт. Думаю, к этому времени успеем с альбомом…
— С какими людьми вам приятно общаться?
— Мне нравятся люди, которые ценят каждую минуту и проживают её с удовольствием, — завязывают шнурки с удовольствием, выходят с удовольствием из дома, прикалываются на какую-нибудь шляпу… Есть много всяких условностей, которые делают жизнь постоянным маленьким праздником.
— Любите роскошь?
— А кто ж её не любит! Роскошь — это один из идеалов, к которому надо стремиться.
— Какая у вас машина?
— Range Rover. Аркаша Укупник уступил по случаю. Она тогда трёхлеткой была, и я купил её очень дёшево. Вот с тех пор, с 2007 года, езжу. А что ей сделается? Это же железка.
— Но сегодня вы приехали не на ней…
— Да, вот пробую Hyundai Equus… Это один из роскошных автомобилей, притом что цена не заоблачная. Думаю, ездить на такой машине — это очень по-английски. Настоящий аристократ деньгами не швыряется.
— Ну и как вам Hyundai Equus?
— Большая, красивая, комфортная машина, совершенно замечательные ходовые качества… Есть пустяковое замечание к месту водителя, – открывать люк хотелось бы одним нажатием кнопки. Но, с другой стороны, для водителя-профессионала, который возит хозяина (на что эта машина и рассчитана), отсутствие такой функции – сущая ерунда.
— Аудиосистема устраивает?
— Лучшая из штатных систем, что я когда-нибудь встречал в машинах вообще. Замечательно! Lexicon — один из самых сильных производителей профессионального студийного оборудования для звукозаписи. Его системы стоят в лучших студиях мира. Очень крутая компания, и если они сделали бытовую аппаратуру — это большая удача. Звучит замечательно! Я просто наслаждаюсь звуком.
— В начале карьеры (назовём это так) вы работали в совершенно разных музыкальных коллективах — «Здравствуй, песня» и «Автограф». Это был поиск заработка или поиск себя?
— Ни то, ни другое. Просто так исторически сложилось. В начале восьмидесятых мы с Игорем Игоревичем Матвиенко… Это потом мы получили почётные звания: он — Игоревич, а я — Владимирович… А тогда мы были просто Игорь и Серёжа… Так вот, Игорь тогда играл в группе «Панорама» на клавишах. А я вернулся из армии, поступил на экономический факультет МГУ и устроился работать в Роспотребсоюз. Управление занималось изучением спроса населения на товары народного потребления и конъюнктуры торговли — сейчас это называется маркетингом. От нечего делать я брал дээспэшные (ДСП – «для служебного пользования») сборники о товарооборотах и считал удельный вес алкоголя на селе. Но, конечно, хотелось играть… И вот мы с Игорем и ещё двумя товарищами — Ренатом Ибрагимовым (ныне он концертмейстер группы контрабасов Лондонского симфонического оркестра) и барабанщиком Томасом Чоксом — сделали квартет и выступили на новогоднем мероприятии в Доме культуры гуманитарных факультетов МГУ (улица Герцена, дом 1). Клёвое было место! Там ещё такие фильмы показывали… А сейчас там …мать! Потом мы познакомились с Вячеславом Добрыниным и стали называться «Группой Вячеслава Добрынина». 9 мая 1982 года состоялось наше первое выступление по телевидению — в «Утренней почте». Так ровно тридцать лет назад мы с Игорем Игоревичем появились во вселенском эфире.
— Телевидение — это путёвка в жизнь. Наверняка за этим пошли гастроли…
— К сожалению, нет. Из-за Добрынина у нас не очень-то получалось работать… Выбить в филармонии или Росконцерте штатное расписание мог только очень мощный человек, а он — не такой. Тогда всё было непросто: штатное расписание, реестр, программа, гастрольное удостоверение, ставки, нормы… Только после этого можно было печатать афиши и так далее… Сложно было… К тому же всё это на бумаге работало, а на практике — не очень. Но нам повезло. В краснодарской филармонии произошли неприятные вещи, — группа «Здравствуй, песня» оказалась замешанной в каких-то уголовных делах. Нас пригласили всем составом вместо них, и мы, москвичи, начали работать в краснодарской филармонии под названием «Здравствуй, песня». А после Фестиваля молодёжи и студентов в 1985 году я ушёл и вообще решил валить из страны…
— А зачем валить-то? Уже было ясно, что грядут перемены…
— Да ничего не было ясно! Полная безысходность! Я ездил по стране — кругом разруха, в регионах — полный атас. Да и в Москве было не очень… Фестиваль молодёжи и студентов стал последней каплей… Мы все просто офигели от такого количества свободных людей! Плюс у нас было трепетное отношение к иностранцам… В общем, я ушёл из группы «Здравствуй, песня» в группу «Москва» Алексея Белова, с которым мы сделали сорок самых модных западных произведений и устроились работать в ресторан. Решили жениться на всяких финских девушках, чтобы выехать за границу. Даже девушек нашли… Но всё сорвалось… И тут меня пригласили в группу «Автограф».
— Говорят, ресторан — очень хорошая школа для музыканта. Это правда?
— Не знаю, как сейчас, но в то время — да. Я работал в нескольких ресторанах, в том числе в ресторане «Русь» — очень крутом, может быть, самом крутом месте. Там работал Коля Носков со своими ребятами, и, когда они ушли в отпуск, мы пришли всем своим составом вместо них. Вот тогда я научился делать всё по максимуму. У нас стояла лучшая аппаратура, у нас были отличные инструменты, и мы всё делали идеально. Я пел голосами многих западных исполнителей — Джо Кокера и других… Приобрёл популярность среди тогдашней ресторанной публики — блатных, крутых…
— И наверняка хорошо зарабатывали…
— Денег было много. В середине восьмидесятых я зарабатывал полторы тысячи рублей в месяц. И, кстати, поэтому перестал заниматься спекуляцией.
— Шмотки и пластинки продавали?
— Никакие не шмотки… Я занимался музыкальными инструментами. Это была как бы свободная от милиции ниша, именно потому что инструменты — не бытовуха, а вещи очень специальные. Всё можно было делать тихо и успешно, главное — не связываться с большими объёмами. Конечно, бывали случаи… Например, мои красноярские компаньоны попались на перепродаже видеодеки. Их арестовали, а меня пронесло, потому что я в сделке не участвовал. У меня был принцип — не торговать тем, что продавалось в советских магазинах. Зачем мне такое? Это же прямое преступление. Если попадёшься, сразу вычислят, сколько нажил, и за двадцать рублей упекут на три года в тюрьму на перековку. Ну вот, я работал в ресторанах, и меня там однажды заметили ребята из «Автографа» и пригласили к себе.
— Вам это польстило?
— Не то чтобы польстило, но я обрадовался, — это же была ведущая команда. Правда, пели они на общие темы, и это не позволяло стать настоящей рок-группой, которая отвечала бы чаяниям людей. Но музыка была богатая, и работать было интересно. Четыре года благоденствия… А в 89-м я ушёл и начал делать группу «Моральный кодекс».
— Почему же ушли?
— А потому что заканчивался сам «Автограф». Поездка в Америку оказалась фальшивой. Мы там прожили три с половиной месяца — пытались сделать пластинку и выйти с ней на американский рынок. Ничего не получилось. Всё записали, но материал не вызвал у американцев никакого интереса. Это не значит, что такое в принципе невозможно. Просто мы подошли к делу очень несерьёзно, — не было ни целеустремлённости, ни кропотливой работы. Но, в принципе, возможно всё. Есть учителя, есть продюсеры, есть компетентные люди, — надо к ним обращаться. У нас в России гигантский теоретический опыт переживаний и почти нулевой опыт практического воплощения, — то есть нет никакого товара, который конкурировал бы на мировом рынке.
— Так уж и никакого? А ракеты и балет? А глубокая философская мысль, которую мы подарили человечеству?
— Ну какая философская мысль? Это всё блеф! Симулякры… Советский Союз — тоже был великим симулякром. Его не существовало в реальной жизни. Мы все приходили на собрания, делали вид, что живём в Советском Союзе, потом расходились по своим холодильникам и жили совсем другой жизнью. Просто были люди, которые договорились между собой — давайте будем думать так, давайте будем думать эдак. Всё так же, как с религией… А на самом деле всем должен рулить здравый смысл. Природа, математика, физика — вот чем нужно заниматься.
— Значит, ваша единственная ставка — на науку?
— А больше не на что ставить. Всё остальное — это какие-то эвфемизмы, придумки, сказки, догадки. И продвигаются они только для того, чтобы не учиться, чтобы закрасить своё невежество какими-нибудь разговорами о чакрах, энергетизмах и всякой прочей фигне.
— И вы даже мысли не допускаете, что есть какой-то высший разум, есть бог?
— Я даже верил в него, но это было просто какое-то временное помутнение сознания, связанное с большим употреблением алкоголя. И вообще, нейронные связи очень сильно нарушаются, когда пьёшь. В любых количествах… Слава богу, что у нас… Вот ведь сказал — слава богу… Бог — это человек. Другого пока нету. Это если говорить о боге во плоти… А вообще бог — это наука. И в этом смысле я верующий человек, потому что у меня нет досконального глубокого научного знания. Я действительно верю в науку. Это моя религия. Вот и всё. Наука основана на гуманизме. Никакого другого уникального скопления атомов и молекул, кроме человека, во Вселенной не обнаружено. И пока человечество живо, оно развивается, и вместе с ним прогрессируют знания. Всем движет прогресс. А всякие традиции и тому подобное — это метастазы. Традиция может существовать только как элемент культуры и искусства. Во всём остальном это тормоз эволюции.
— А вы бы хотели жить вечно?
— Это невозможно, поэтому невозможно этого хотеть!
— Ну представьте себе, что возможно…
— Да это невозможно себе представить! Зачем фантазировать на глупые темы? Ну зачем? Это инфантилизм какой-то…
— Неужели вам не любопытно, что будет дальше, куда заведёт человечество прогресс?
— Да мне приблизительно понятно, что будет. Сейчас самое серьёзное устремление всех учёных — мозг человека. Мозг — самое невероятное эволюционное достижение. Ну вот вам пример — Стивен Хокинг. Он абсолютно обездвижен, даже говорить не может, но друзья придумали и дали ему возможность общаться с миром. Посмотрите, как работает его мозг! Феноменально! Или Григорий Перельман... Гипотезу Пуанкаре и понять-то невозможно. Просто невозможно понять, о чём речь! А этот человек не просто проник в суть, но вывел человечество из того пространства, которое было ограничено гипотезой Пуанкаре. Практическое использование этих знаний ещё впереди. Я считаю Перельмана одним из самых величайших людей на планете. Круто. Вот это я понимаю — достижение! В этом бессмертие и состоит. А вы говорите о какомто плоском понятии.
— Это лишь иллюзия бессмертия…
— Нет, это не иллюзия. Вот Чайковский — он же бессмертен. Вы его никогда не видели и не знали, так же как не знали всяких исторических деятелей, знаменитых актёров и так далее. Все они для нас либо живы, либо мертвы. Их существование — это рассказ третьих лиц нам с вами о них. Мы видим их в кино, и они для нас живы. Вы разве когда-нибудь встречались, например, с Юрием Яковлевым лично? Нет? Нет. Ну, значит, он для вас, как и Чайковский, никогда не существовал.
— А вы, оказывается, субъективный материалист…
— Я объективный позитивист или позитивный объективист. Не помню точно, как это написано у Айн Рэнд. Это моя любимая женщина, любимый женский мозг.
— За что же такая любовь?
— А вот за мозг, за её ауру, за всё. Она — секс-символ эпохи. Айн Рэнд — Алиса Розенбаум, наша соотечественница… Успела соскочить в 25-м году и стала самой продаваемой писательницей Америки. Тиражи — на втором месте после Библии. Когда у Путина спросили, читал ли он Айн Рэнд, он ответил, что это его настольная книга. Но я в это не очень верю. Либо он находится в таких жёстких условиях, в таких рамках, что не в состоянии следовать её идеям. Вообще, всё то, к чему она призывает, воплотить в Орде очень сложно. А мы — по-прежнему Орда, только из красной превращаемся в нефтяную.
— Мне всё-таки непонятно, как человек с математическим складом ума…
— Да нет у меня математического склада ума, — просто в детстве мне нравилась математика, и я учился в школе с физико-математическим уклоном.
— O’кей… У меня есть знакомый астрофизик, большой учёный, между прочим. Так вот, когда его спрашивают, есть ли разум во Вселенной, он, не задумываясь, отвечает — да. Почему? Теория вероятности…
— Ну, это понятно, — какая-то вероятность его существования есть…
— Ну тогда почему вы категорически отвергаете вероятность существования бога?
— Да потому что в том виде, в котором его представляет большинство людей, — он не существует. И даже не в этом дело… Вот скажите, почему всемогущий, и всемилостивый, и всепрощающий, и всесильнейший не сумел одинаковый файл всем в головы вложить? Люди с именем бога колотят друг друга дубинами уже на протяжении тысячелетий. Это не вписывается в мои понятия о боге. Если хотите, музыка — это и есть бог. Это самое высокое из искусств. Потому что музыка — это эмоции в чистом виде, как сказал, кажется, Дебюсси. Мудрый был парень. Если вы спросите у любого раввина, что первое после бога, он ответит — музыка. А вся история религий — всего лишь история борьбы за власть. И конфликт Христа с Синедрионом — это абсолютно не то, о чём все говорят. Это тоже борьба за власть, за деньги. Я читал одного историка экономики, который небезосновательно ищет во всех событиях экономическую причину и, как правило, её находит. Его выводы невозможно опровергнуть. Но мне сейчас не хочется об этом открыто говорить, потому что у нас слишком инфантильное и слишком жестокое общество. Люди друг друга убивают, не понимая уникальности каждого человека. У нас лишь единицы воспитывают людей. У нас в основном людей выращивают. Это плохо. И что ещё хуже — это мировая тенденция. Происходит как бы урлализация всей Земли.
— А почему это происходит?
— В том числе потому, что торговые работники, то есть карфагенская часть населения планеты, захватывают всевозможные вещательные каналы и превращают их в рекламные площадки. Пока этому ничто не противостоит. Мы из Рима превратились в Карфаген. Для того, кто знает историю, этим всё сказано.
— Что же делать?
— Делать своё дело — внимательно, ответственно, скрупулёзно, ни в коем случае не пропускать мелочи. Мой старший сын занимается продюсированием, причём на очень высоком профессиональном уровне. Он сейчас в США работает вместе с самыми серьёзными микс-инженерами над первой пластинкой оркестра Сергея Мазаева. Так вот, после первого же микса, который он мне прислал, я понял, что у них там понятия «мелочь» не существует вообще. То есть люди и к себе, и к тому, что они делают, относятся очень серьёзно. А у нас люди не то что к работе, они даже к себе, к своему телу относятся в лучшем случае «на тройку». Я же вижу своих пятидесятилетних ровесников… Если ты уважаешь человека, с которым разговариваешь, и если ты хочешь, чтобы он к тебе хорошо относился, надо быть красивым. У меня была тяжёлая форма алкогольной зависимости, но в какой-то момент я решил — всё. И то время, которое уходило на пьянство, начал тратить на спорт. Я привёл себя в порядок. Надо учиться ставить самому себе диагноз для того, чтобы не деградировать. И делать это надо сейчас, а не когда-нибудь потом. Потом никогда не наступит. Потом — смерть. У вас в запасе есть рай — вы в это верите. А я — нет, я не верю. Я знаю точно, что потом — прах. Ты станешь тем же, чем и был — Вселенной. И это хорошо! Невозможно быть старым, коптить небо и ничего собой не представлять. Если мозг будет соображать, и ты сможешь быть полезным себе и людям, — это ещё ничего. У меня радостное ощущение от жизни, только когда я полезен себе и людям. Честно.
— Может, вам политикой заняться?
— Ну что вы! Это отдельная профессия. Надо иметь связи, мощную команду, надо понимать, что происходит. Политика основана на экономических интересах разных групп. Эти группы уже сложились. Как я могу заняться политикой?
— Примкните к одной из групп…
— Для этого надо, чтобы мне заплатили. Если предложенная сумма меня заинтересует…
— То есть вас можно купить?
— Конечно!
— Независимо от политических взглядов группы?
— Какие-то мои личные нравственные моменты могут пойти наперекор, но в конечном итоге всё зависит от предложенной суммы.
— Шутите?
— Все люди рассуждают так же, как я. Это просто здравый смысл. По большому счёту, политические крики — это шоу для очень юных людей. Но этим людям нужно совсем другое! Нужно с детства учиться всему, что попадается на пути, учиться судорожно, чтобы красота и многообразие мира хоть как-то прояснились. И тогда будет очень легко и просто понять, куда идти, а куда не идти. Знаете, почему в 1996-м я пошёл участвовать в ельцинской кампании? Каким бы он ни был, этот Ельцин, он всё-таки был флагом преобразований, флагом цивилизации — человеческой, современной, нормальной. Я не буду говорить — западной или восточной, — это смотря по тому, где ты стоишь на Земле. Я имею в виду ту самую цивилизацию, плоды которой мы с вами с удовольствием используем. Наши отцы жили в условиях чудовищного ленинско-сталинского коммунистического режима. И вот наступил момент, когда мы наконец могли не просто от этого избавиться, а начать новую жизнь даже с поправкой на ошибки, которые и западные страны совершали… Но старики, вместо того чтобы выбраться из-под коммунистического давления, начали судорожно поддерживать коммунистов. Я всё думал: почему? Потом меня осенило: это же ветераны системы НКВД! Это люди, которые всю жизнь проработали в той системе, — грузчики, водители, повара, охранники, конвоиры, дознаватели, палачи, да кто угодно. Гигантская была армия! Мозг этих людей был заточен под одно — под порядок. У них не было ни возможности, ни умения, ни желания принимать собственные решения. Они ненавидели молодёжь за свободомыслие… И я решил, что надо идти помогать кампании Ельцина, чтобы эти люди не дорвались до власти.
— А почему на последних выборах пошли в доверенные лица к Путину?
— Потому что обратились. Востребованность — это самое приятное, что может быть. Я не смотрю телевизор, но я смотрю, как изменилась моя жизнь и жизнь вокруг меня. Конечно, ещё есть проблемы — авторское право пока не работает, интеллектуальная собственность не считается неприкосновенной… Но в целом… Вы разве не видите, — люди уже начали переедать. Между прочим, я участвовал в концерте Миши Ефремова и Димы Быкова. Это мои друзья, и я согласен с тем, что они критикуют. Но я не люблю критиканства, я люблю конструктивную критику. Критика должна помогать нашему президенту работать.
— Если б только он прислушивался…
— На самом деле он всё слышит. Но есть цепи, которые связывают людей серьёзными обязательствами, — это надо понимать. Чего нам действительно не хватает, так это людей, правильно понимающих, как устроен мир. У нас есть богатые корпорации — например, такие как Лукойл. Они настолько богаты, что пяти или шести будущим поколениям не придётся работать, чтобы прокормиться. Им все свои силы надо тратить на то, чтобы воспитать эти поколения настоящими аристократами, хозяевами жизни, нашими русскими Рокфеллерами. Вот кто нам нужен, по большому счёту. Правильно?
— Правильно. Только мне кажется, что наше государство то и дело наезжает на этих будущих Рокфеллеров…
— Это всё крики со стороны. Я не разбираюсь в экономике их отношений, потому что их очень сложно отследить. У нас всё невероятно мутно… У нас всё — глаза боятся, руки делают. Авось да небось... А надо делать открыто и наверняка. Тогда всё будет ништяк.
Cigar Clan 4'2012. Беседовала Марина Разорёнова. Фото: Дарья Шлыкова, архив редакции
