О чём говорит мужчина
- 09.01.2014 17:09
В далёком 1983 году студенты Московского государственного университета – Алексей Кортнев и Валдис Пельш – поступили в Студенческий театр МГУ и основали группу «Несчастный случай». Проект оказался успешным и долгоиграющим: тридцать лет спустя группу впору переименовывать в «Счастливый случай», потому что это именно он.
Коллектив празднует юбилей и выступает с концертами по всей стране, неизменно собирая аншлаги. Кроме того, за тридцать лет в копилке Алексея Кортнева появилось огромное множество музыкальных спектаклей и мюзиклов. В самый разгар юбилейного турне мы обсудили с Кортневым его любимые проекты, надоевшие спектакли, путешествия и сигары, гольф и авто, поговорили о смене творческого вектора, Москве, судьбе, везении и о самом Кортневе.
– Ни много ни мало – ровно десять лет назад в тогда ещё совсем молодом издании Cigar Clan было опубликовано интервью с вами. Вы признались тогда, что большим книгочеем себя не считаете, поругали от души Коэльо и Достоевского...
– Не может быть, чтобы я сказал, что не люблю читать – я читаю постоянно. Но Достоевского и Коэльо – да, поругать мог... Наверное, я в тот момент как раз и пытался осилить одну из книг Пауло Коэльо, а поскольку он мне решительно не нравится, я был настроен против всей литературы в целом.
– В конце концов вы тогда заявили, что годам к сорока пяти угомонитесь, может быть, завяжете с музыкой и даже что-нибудь напишете. Сейчас вам сорок семь. Как дела на литературном поприще?
– Читаю я по-прежнему очень много. Но вот писать так и не начал. Более того – ничего подобного пока не предвидится. Так уж сложилось, что мы с группой «Несчастный случай» очень много выступаем. Этой осенью как раз отмечаем тридцатилетие. В связи с этим у меня огромное количество концертов, гастролей и записей, поэтому ни до какого литературного творчества у меня руки пока просто не доходят. Я-то думал, что к сорока пяти годам такой творческий наплыв в области музыки схлынет, но этого пока не произошло.
– Тридцатипятилетние, как правило, ещё свято верят в то, что в любой момент можно начать что-то новое – причём речь не о новом творческом проекте, а о том, что можно запросто – раз и начать заниматься литературой, или живописью, или ядерной физикой... Было бы желание. В вас эта вера до сих пор есть?
– Ну-у-у... Живопись и физика отпадают точно. А литературой, наверное, да – мог бы. Хотя мне никогда не хватало усидчивости для прозы. Всётаки стихи вещь гораздо более спонтанная. В стихах допустима совсем малая форма. Возьмите, например, одностишья Володи Вишневского. Или трёхстишья – как в традиционной японской поэзии. Согласитесь, что в прозе подобное невозможно, ну только если это не твиты какие-нибудь. А уходить в твит-литературу как-то мне не очень хочется. Что касается большой формы – я думаю, что мне для этого не хватит пока ни времени, ни терпения. Всётаки для этого нужно...
– Поменять вектор?
– Да, поменять вектор, темп жизни поменять. То есть гораздо больше времени проводить наедине с собой у письменного стола. Есть, конечно, счастливые исключения из этого правила. Например, Дима Быков, который, во-первых, работает двадцать часов в сутки в отличие от меня, а во-вторых, он способен писать прозу в паузах между своей лихорадочной журналистской, публицистической и общественной деятельностью. Но таких людей единицы, и я к их числу не принадлежу.
– К вопросу о смене вектора. Вы попали в творческое объединение МГУ не с какого-нибудь гуманитарного факультета, а с мехмата. Как, с вашей склонностью к творчеству, вы вообще на нём оказались?
– Мои родители были технарями. Отец всю жизнь работал в отделении информатики Академии наук. Родители были так называемой технической интеллигенцией, папа – доктор технических наук, мама – кандидат. Предполагалось, что и моя карьера пойдёт именно так. Родители думали, что я закончу мехмат и, соответственно, буду работать математиком. Я и сам так думал. Был уверен, что стану таким поющим профессором, каковых в МГУ была целая куча: Александр Суханов и Сергей Никитин были сотрудниками разных факультетов МГУ и при этом известнейшими бардами. Но в моём случае звёзды распорядились иначе...
– Верите в судьбу? В то, что она для каждого предначертана? Вот успешные люди, например, – а вы, без сомнения, человек очень успешный – ведомы счастливой звездой или исключительно своими талантами?
– В судьбу я верю. То есть я думаю, что везение необходимо. Я знаю большое количество людей не менее, а, пожалуй, более талантливых, чем я. Взять хотя бы моих друзей по «Несчастному случаю», с которыми мы всё это вместе начинали. У них не сложилась творческая судьба: кто-то совсем ушёл из профессии, кто-то сейчас перебивается с хлеба на квас, не может ничего заработать.
– Им, стало быть, просто не повезло?..
– Как правило, успеха добиваются те люди, которые в равной степени одарены в творческом плане и в умении себя продать. Не в смысле продать за деньги, а красиво оформить и донести до публики. Заставить людей себя слушать. Это ведь тоже определённое дарование. Хотя некоторые люди только им и обладают: умудряются продать совершеннейшие пустышки. Таких на самом деле на нашей сцене очень и очень много. Но они тоже обречены на быстрый закат: если человеком не написано, не спето ничего такого, что остаётся в человеческой памяти, то, пока он прыгает перед глазами, про него помнят, но как только он исчезает – исчезает и звук его голоса. А песни, написанные Гребенщиковым и Макаревичем, будут петь ещё десятки лет, как сейчас поют песни Высоцкого.
– Вас это не смущает? То, что талантливому человеку надо быть и талантливым продавцом?
– Нет, ни капли. Это кажется мне совершенно нормальным. У нас не очень хорошо развит институт продюсирования. Если бы людям, которые явно способны что-то написать, что-то сыграть, спеть, но не обладают пробивной силой, попадались умные мощные продюсеры – такие есть, но их очень мало, – то, конечно, истинных талантов на сцене было бы гораздо больше. Но всё равно мне кажется, что мы движемся в правильном направлении. И огромное количество такой однодневной попсы, которая нас, безусловно, мучает, не мешает настоящей музыке. Это такая пена на воде, а вода-то, она всё равно течёт. Просто этой пены стало так много, что воды не видно, но если пену эту разгрести, то всё там нормально.
– У «Несчастного случая», к счастью, множество песен «на все времена». Горячо любимая мною, например, «Песня о Москве». Только человек, искренне влюблённый в этот город, смог бы так пронзительно это спеть. При этом очень часто читаю в ваших интервью, что каждый повод выбраться из города – это для вас маленький праздник...
– Да, так и есть. Никакого противоречия. Можно очень сильно любить свой город, но от городской жизни, тем не менее, стараться почаще сбегать.
– И часто вам это удаётся?
– Да, особенно сейчас – в связи с тридцатилетием группы мы много гастролируем. Вот только что вернулись из путешествия по Сибири и Дальнему Востоку, где проехали, по-моему, девять городов. Дальше отправляемся на Урал и в Поволжье. И это, в общем, тоже путешествие, хотя к туризму никакого отношения не имеет. Но всё равно ты находишься в движении, а это... такое состояние покоя. Не нужно думать о быте, о хлебе насущном. Ты просто едешь и едешь, выполняешь какую-то локальную задачу, забываешь обо всём остальном.
– А туристические поездки? Мир, так сказать, познавать, получается?
– Круг адресов, куда я выбираюсь, достаточно ограничен. Это в основном горы. Из гор это в основном Альпы. Они ближе всего и неисчерпаемые совершенно. Всегда можно найти какое-то новое интересное место. Ещё за эти десять лет к числу моих увлечений добавился гольф. У меня вся семья играет в гольф, а сын вообще занимается этим почти профессионально. Не далее как первого ноября мы с ним поедем на Кипр. Он будет играть со своей командой, а мы с его мамой будем за него болеть.
– Кстати, раз уж заговорили о новых местах. Наша редакция всегда яростно охотится за так называемыми сигарными адресами. Это не только те, где сигары продаются, но и те, где достигается такое очень особенное «сигарное» состояние. Может, что-то посоветуете? Где вам удаётся спокойное погружение в собственные мысли?
– Ну, конечно, это club houses на гольф-полях. Они вообще придуманы специально для сосредоточения до или после игры. И вот там как раз культура курения сигар присутствует несомненно, там они более чем уместны.
– А в альпийских шале на заснеженных склонах?
– Что касается горнолыжной романтики, то там, как мне кажется, сигара – это всё-таки too much, для меня, во всяком случае, в этом больше спорта, нежели какой-то релаксации. Вообще, вы знаете, в кругу моих друзей и знакомых если и остались курильщики, то только курильщики сигар. Сигареты побросали все без исключения. Вот просто категорически от этого оказались. Как ни странно, за считаные годы совершенно схлынула эта волна.
– И к счастью!
– Да, конечно!
– А в Москве есть такие места? Вообще ваша Москва – какая она?
– Моя Москва состоит из нескольких родных районов и мест. Рядом с одним из них мы сейчас находимся. Там я провёл пятнадцать лет жизни, причём самой интенсивной жизни. Ныне в этом здании располагается храм Святой Татьяны, покровительницы Московского университета. Долгие годы там располагался студенческий театр МГУ, как раз в период своего расцвета. Улица Герцена – теперь она называется Большая Никитская – и всё, что вокруг, – это для меня такая память, очень-очень яркая и, пожалуй, самая радостная. Второй центр притяжения – это Воробьёвы горы, Ленинский проспект, где я родился. Там же находится и другой полюс моего магнита – это главное здание МГУ, где я учился, так между двумя этими полюсами моя жизнь и проходила. По-прежнему эти районы остались самыми любимыми. К тому же Воробьёвы горы мало пострадали от лужковской застройки, они изуродованы в гораздо меньшей степени.
– В «Песне о Москве» фигурировала электричка. Наверняка вы давно передвигаетесь на хорошем авто. Пробки не мешают наслаждаться любимым городом?
– Нет, я ведь работаю по вечерам – концерты, записи, спектакли – всё вечером и в центре. Поэтому я двигаюсь в противофазе пробкам. А если и застряну где-нибудь, то в машине могу что-то писать. И это, конечно, очень успокаивает.
– Раскройте секрет: в какой машине пишется лучше всего?
– В любой, лишь бы я в ней был один. Сейчас вот езжу на Audi TT. Хороша она тем, что при таком относительно высоком комфорте – насколько возможен комфорт в спортивной машине – она маленькая и юркая, попадает в те щели, в которые большая машина не поместится. Такая, которая не поместится, у нас тоже есть – тоже Audi, но A6. Это совершенно роскошная машина, в багажник которой можно положить три полных набора для гольфа. То есть это три такие сумки размером с десятилетнего человека. А в комфортабельный салон уместится вся семья. Когда возишь туда-сюда троих детей, это очень полезно.
– При таком количестве разных проектов вы ещё умудряетесь возить туда-сюда троих детей?
– Увы, сейчас на семью времени практически нет. Со своими малышами я вижусь урывками. Но это не будет длиться вечно, 30 ноября мы вернёмся из всех этих поездок, и я реабилитируюсь за долгое отсутствие.
– В том же интервью десятилетней давности вы говорили, что очень ждали, чтобы на горизонте возник какой-нибудь мюзикл, и вот тогда появились «Иствикские ведьмы». Есть ли сейчас что-то такое, чего вы ждёте?
– Уж точно не очередного мюзикла! Мюзиклами за последние десять лет я наелся до оскомины. Огромное их количество перевёл с английского языка. После «Ведьм» были Cats, Mamma Mia, «Продюсеры», «Красавица и чудовище», Zorro, и это ещё не всё – у меня просто уже из памяти выпадают какието работы. Потом мы сделали с Михаилом Ефимычем Швыдким оригинальный мюзикл «Времена не выбирают», который идёт в театре Мюзикла. Я играл в мюзикле «Растратчики», который написали Максим Леонидов с Сашей Шавриным. Как любым делом, которому я ну как-то слишком много отдал времени, сейчас я прямо... бррр – не хочу этим заниматься! Меня звали, например, в «Чикаго», который сейчас реставрирован в МДМ, – играть адвоката Флина. Но я отказался, и даже не потому, что у меня нет времени, а просто потому, что это мюзикл.
– Так чего же вы ждёте на творческом горизонте, если не очередного мюзикла?
– Я бы хотел сыграть большую драматическую роль в кино или в театре. Потому что понимаю, что способен это сделать. У меня уже был достаточно удачный опыт. А сейчас ничего такого серьёзного не намечается. Так сложилось, что все спектакли, которые были очень и очень хороши, по каким-то причинам закрылись. Я сейчас в ожидании драматической работы.
– На завершившемся недавно телепроекте «Один в один» вы не достигли высоких результатов. Многие говорили, что это оттого, что вы слишком талантливый актёр. В Кортневе, мол, слишком много Кортнева. Это ведь скорее похвала?
– Наверное... Я совершенно отчётливо понимаю, что оказался гораздо менее способен к пародиям, нежели мои коллеги, которые победили на этом проекте. И победили совершенно заслуженно. Я просто снимаю шляпу перед талантом того же Лёши Чумакова, или Тимура Родригеса, или Юлии Савичевой, которые преображались так, что просто захватывало дух. Даже большим актёрам дар перевоплощения подвластен не всегда. Я себя ни в коем случае с ними не сравниваю – но вспомните того же Олега Ивановича Янковского, выдающегося артиста, который всегда играл ровно одно и то же. Всегда. Или Евгения Евстигнеева – не менее гениального человека. Или Евгения Леонова. Там не было мимикрии никакой! Это всегда был узнаваемый абсолютно человек, со своим голосом, своей пластикой, и никогда этот человек не пытался прикинуться кем-то ещё. А на другом плече коромысла находится, например, Серёжа Безруков, не менее одарённый человек, который обладает пластилиновой внешностью и способностью превратиться в кого угодно. Но его при этом нельзя назвать пародистом. Это выдающийся – а в будущем, может быть, его назовут великим – актёр, который обладает такой способностью. Это дар божий, он или есть или нет. У меня его явно нет.
– «Один в один» тем не менее пополнил копилку ярких проектов. У вас за спиной их великое множество. Можете назвать любимые?
– Это, конечно, спектакли. Музыкальный спектакль «Конёк горбунок» в МХТ, который мы написали с Серёжей Чекрыжовым. Мюзикл «Продюсеры» – хотя бы потому, что там получился самый удачный перевод. Ну даже трудно это назвать переводом. Это такая адаптация к русской сцене. Конечно, спектакли «День радио» и «День выборов» – было бы странно их не назвать. Хотя, конечно, они нам надоели уже – ну это и понятно, мы играем один двенадцать лет, а другой – десять. Играем регулярно. Они меня утомили, но тем не менее я понимаю, что это очень серьёзная работа. Вобщем, все мои любимые проекты связаны с музыкальным театром.
– Так как мы – журнал сигарный, не могу не спросить про сигары. Со времён «Иствикских ведьм», когда сигара была вашим постоянным спутником на сцене, а в жизни появлялась лишь эпизодически, что-то изменилось?
– Я с удовольствием закуриваю сигару, когда меня угощают, но сам не стремлюсь покупать. Для меня это по-прежнему такая экзотика. При этом в последнее время раздражает то, как распространилось курение кальянов. В какой-нибудь привокзальной столовой вам запросто так могут подать кальян. Но там такая гадость! Запах просто ужасный – понятно, что курят какие-то химические смеси, а не табак. Это дурная замена сигаретам. А сигары – это гораздо более благородный продукт. Но и гораздо более дорогой. Поэтому и влезают всякие суррогаты.
– Если мы продолжим традицию и встретимся ещё через десять лет – когда вам уже не нужно будет так сильно беречь голосовые связки – может быть, к тому времени вы и придёте к диалогу с сигарой?
– Вполне возможно. Сигары – это атрибут определённого стиля жизни, такой инструмент разговора с собой. И если я приду к этому стилю, то, несомненно, в нём будет присутствовать и сигара.
Cigar Clan 5'2013. Беседовала Катерина Рыжкова. Фото: Данил Головкин
