Человек летающий
- 02.11.2011 13:19
Почему люди не летают, как птицы? Летают. Только не все. А те, которые не летают, просто не пробовали, поэтому ни о чём таком не догадываются. Они смотрят себе под ноги или под колёса, а для того, чтобы подняться в небо, надо сначала поднять голову. Это может каждый. Дальше – как повезёт.
Открытое небо и летающие люди – в вопросах Натальи Рыжковой, рассказах Ашота Тумасяна, заметках Родиона Николяна и фотографиях Мансура Мустафина.
Ашот Тумасян, член Cigar Clan Club
– С чего началось твоё увлечение небом?
– Можно сказать, я пришёл в небо по призыву – получил повестку и оказался в воздушно-десантных войсках. После армии был десятилетний перерыв, а потом друзья-десантники пригласили прыгнуть на День ВДВ. И я прыгнул. Знаете, как бывает у пьяницы, – маханул стопочку и ушёл в запой? Так и я – прыгнул и больше не смог остановиться. Через пять лет уже был мастером парашютного спорта по групповым прыжкам.
– Я знаю, что между собой вы признаёте, что парашютный спорт – это, в общем, болезнь, адреналиновая зависимость…
– Да, причём сначала тебе достаточно небольшой дозы, а потом её приходится всё время увеличивать. Правда, чтобы выработалась эта зависимость, у человека должен быть определённый генотип. Здесь всё просто – так же как есть люди, которые не любят горячий чай, есть люди, которые не любят риск. Я из тех, кто любит риск. Пока в стране были бурные времена, мне хватало адреналина на улице. Потом улица успокоилась – вот я летаю и прыгаю.
– А разве нельзя найти менее опасный способ получения адреналина?
– Какой? Большинство людей живёт в мире иллюзий, в том числе, видимо, и ты. Почему ты считаешь, что подняться на четыре тысячи метров по земле безопаснее, чем на те же четыре тысячи на самолёте? На самом деле в горах опаснее, чем прыжок с парашютом. Статистически риск поломаться на горнолыжной трассе выше, чем в небе, а таких ощущений, как в небе, ты нигде не получишь. Ну, может быть, это сопоставимо только с сексом…
– Значит, летать или прыгать с парашютом может каждый?
– Теоретически – каждый, кому позволяет здоровье. Конечно, существует психологический барьер, который могут преодолеть не все. Но у кого-то этих барьеров вообще нет. Люди делятся на две категории. Тебе какое определение больше нравится – романтическое или приземлённое? Если романтическое – то люди делятся на астрономов и космонавтов. Первые что-то ищут в небе, ничем не рискуя, вторые готовы на любой риск, чтобы вырваться в это небо.
– А приземлённое определение?
– Древнее: батраки и воины. Вот и всё.
– А есть какие-то возрастные ограничения?
– Нет. Однажды к нам на аэродром в Тушино приехал дед-американец восьмидесяти четырёх лет. Я, говорит, перед смертью решил проехать по всем аэродромам мира, чтобы прыгать с парашютом. Сейчас вот у вас прыгну, потом на Урале, во Владивостоке, и так далее… А потом в Америку поеду помирать. Мы ему: а если ты не помрёшь, тогда как? Он: поеду по второму кругу. Дед попрыгал у нас три дня и укатил в Екатеринбург.
Я знаю одного голландца – девяносто два года, – он до сих пор летает. Правда, не линейным пилотом.
Всё зависит не от возраста, а от здоровья и самочувствия. У «астрономов» и «батраков» существуют рамки, а у «космонавтов» и «воинов» никаких рамок нет. Они вообще вне формата.
– Ну, хорошо, – допустим, ты по каким-то причинам долго не прыгаешь. У тебя начнётся ломка, как у наркомана?
– Если я долго не прыгаю, если я долго не летаю, мне начинает сниться небо. Так-то мне вообще сны не снятся, сплю как убитый. И ещё возникает какое-то безотчётное желание – просто хочется неба, хочется – и всё, хоть стой, хоть падай. Я не знаю, как это объяснить. Без неба жизнь кажется неполноценной – будто из тебя кусок вырезали, и ты вот так ходишь, постоянно ощущая эту неполноценность.
– Я знаю, что, если у тебя нет возможности подняться в небо, ты с каких-то кранов прыгаешь, с небоскрёбов…
– На самом деле парашютный спорт очень разный. Есть вид, в котором культивируется правильное приземление, есть прыжки с неподвижных объектов, и так далее. Кстати, это один из самых опасных видов парашютного спорта. Я базово занимаюсь групповой парашютной акробатикой. Работа акробатов – это пятьдесят секунд свободного падения. Парашют для нас – средство спасения.
– А в этом есть какое-то преодоление себя или нет?
– Есть очень важный момент – это отношение к собственной смерти. В парашютном спорте много людей (и я в их числе), которые относятся к собственной смерти с любовью. То есть я смерть люблю, я с ней дружу, я её не боюсь. Именно поэтому я ей неинтересен. Это как на войне – погибает сначала тот, кто боится. Ну и поскольку смерть – это такая штука, которой никому не удалось избежать, бояться её бессмысленно, её надо полюбить. Как только ты её полюбишь, очень многое в жизни изменится – окружающее тебя пространство, картина мира, восприятие риска…
– То есть ты рискуешь осознанно?
– Однозначно. Чем мы отличаемся от всех остальных? Все остальные часто рискуют больше, чем мы. Переходя дорогу, ты рискуешь, – это статистика. Садясь за руль автомобиля, не будучи профессионалом, ты рискуешь, – это тоже статистика. Во всех этих случаях ты подвергаешь себя риску неосознанно и не подготовившись. Ты не хочешь видеть риска, а я хочу. Я рискую осознанно и специально к этому подготовившись.
– Ну ты прямо нарисовал портрет идеального человека…
– Я расскажу тебе одну историю. Лет пять назад у одной девушки во время прыжка не раскрылся парашют, вернее – не совсем раскрылся. Дело было зимой… И вот она, падая, выбрала точку – огромный сугроб на обочине Волгоградского шоссе. Спланировала в этот сугроб и перед приземлением развернулась так, чтобы ногами войти в сугроб. То есть понимаешь, что произошло, – вместо того чтобы запаниковать, начать умирать от страха, она увеличила вероятность выживания! Единственно что было плохо – она оставила маленькую щель между ногами, и её при приземлении порвало от пупка до чуть выше заднего прохода. Поскольку всё это произошло рядом с аэродромом, прибежали друзья, достали её из сугроба, быстро отвезли в больницу в Коломну. Там её сразу – на операционный стол зашивать. В какой-то момент девушка пришла в себя, врач ей объяснил, что произошло, а она ему: «Слушайте, доктор, раз уж вы меня зашиваете, то заодно восстановите девственность, мой парень об этом мечтает». Врач после операции звонит нам на аэродром и умирает со смеху: «Вы кого мне прислали? Упала с четырёх километров, еле выжила, порвалась пополам и просит восстановить ей девственность!»
– Это она в шоке…
– Нет. Люди, которые любят риск, как правило, оптимисты. Они относятся позитивно к жизни во всех её проявлениях. Негативное отношение уменьшает вероятность удачного исхода в сложной ситуации…
– Ты не только прыгаешь с парашютом, но и пилотируешь самолёты. Это другое ощущение и совсем другая степень риска?
– На самом деле и то и другое – полёт. И степень риска одинакова. Посадка на аэродром под парашютом и посадка на аэродром за штурвалом самолёта – это идентичные процедуры. Кстати, у моего отца была мечта – стать пилотом, и я об этом узнал, когда сам сел за штурвал. Я пришёл к отцу и сказал: «Папа, я начал летать». Он ответил: «Круто! Я с детства мечтал летать, а ты мою мечту исполнил!»
– С 1 ноября в России действует новый закон для частной авиации. Если раньше пилот должен был запросить разрешение на взлёт за три дня и ждать подтверждения, то теперь достаточно сообщить о том, что взлетаешь, о пункте назначения и ориентировочных сроках. Значит, российское небо наконец открыто?
– Люди, которые любят небо, к законам относятся, знаешь ли, так… Тем, кто хочет летать, всё равно – есть закон, нет закона. Это у вас, сухопутных людей, такое впечатление, что закон мешает или помогает.
Ну вот я тебе ещё одну историю расскажу. Лечу я как-то раз на Ан-24 из Иркутска в Красноярск. Рейсовый самолёт. На подходе к Красноярску захожу к командиру экипажа и говорю: «Дружище, мне бы выйти». Он оборачивается и на меня – такими глазами… Но на пяти тысячах долларов сломался, позвал бортинженера: «Открой дверь, этот парень выйдет». Сделали круг над городом, на трёх тысячах открыли мне дверь, и я вышел. Приземлился в центр города.
– Где в России находятся основные центры частной авиации?
– Есть закономерность – чем дальше от Москвы, тем самолётов меньше, аэроклубов меньше, а свободы больше. Самолёты появляются там, где есть деньги. Хотя в Сибири один мужик деревенский, не будучи пилотом, не имея высшего образования, построил «ероплан» на мотоциклетном движке и летает там у себя.
– Ну, таких самородков единицы. А существует какая-то иерархия – самые популярные, самые крутые самолёты?
– Самолёты в частной авиации самые разные – есть двухместные для обучения, просто чтобы полетать и получить удовольствие, а есть стоместные бизнес-джеты, которые стоят от восьмидесяти до ста миллионов долларов. Но в авиации, как в парашютном спорте и как во всех рисковых видах деятельности, пальцев не гнут – у меня, мол, «Майбах», я крут, а у тебя «Жигули», пошёл в жопу. Почему? В небе перед Богом все равны.
– И всё-таки законопослушным гражданам теперь проще летать?
– Несмотря на либерализацию закона, в России с частной авиацией ситуация непростая. В Европе всё по-другому. Например, в радиусе пятидесяти километров вокруг Ниццы сорок три частных аэродрома! Или вот ещё пример. Был я как-то в Америке у своего товарища. Он мне говорит: «Давай сгоняем на дачу, я тебе дом покажу, чаю попьём». Я ему: «Далеко?» «Да нет, километров триста пятьдесят». Я думаю, ну обалдел – полдня на дорогу тратить. Оказалось, всё проще. Мы сели в самолёт, взлетели, сделали проход над федеральным шоссе. Он видит, что машин нет, нажал кнопочку на брелочке, – опустились два шлагбаума, и на шоссе образовалась посадочная полоса в пятьсот метров. Он сел, подрулил к своему домику, нажал кнопочку на брелочке – шлагбаумы открылись, машины опять поехали. И при этом он никого не спросил: можно полететь, нельзя полететь, можно приземлиться, нельзя приземлиться?
***
Родион Николян
Генеральный директор компании AVRON
Родион Николян:
В Америке была деревенька Ошкош с маленьким местным аэродромом. И однажды лет шестьдесят назад два самодельщика – выходцы из России, между прочим – решили объединить таких же, как они, двинутых на авиации самодельщиков. Так появилась Ассоциация экспериментальной авиации, которая сейчас называется EAA AirVenture Oshkosh. В самом начале она объединяла пять – шесть человек, а сейчас в эту ассоциацию входит весь мир. Ежегодно на аэродроме в Ошкоше собираются пятнадцать тысяч самолётов – начиная от самоделок и заканчивая аэробусом А-380. Это настоящее мировое шоу сумасшедших пилотов-любителей. В этом году из России было человек сто. И в палаточном городке (а гостиниц не хватает) есть Русская улица.
В Ошкоше продают маечки с надписью My father is a home builder, то есть «Мой папа – самоделкин». В Америке если ты что-то делаешь своими руками, это очень приветствуется. Там на этом построена целая индустрия. Ты покупаешь комплект «запчастей» с сопроводительной документацией, в которой написано что-то типа: «Вам предоставлен самолёт, собранный на сорок девять процентов, остальное вы должны собрать сами». Новый готовый к полёту самолёт стоит сто пятьдесят тысяч долларов, а этот тридцать – сорок тысяч. Человек с маленьким бюджетом покупает эти ящики, дома в сарае аккуратненько собрал самолётик – и полетел.
Во всём мире авиация – это средство передвижения. Почему у нас ситуация вокруг транспорта такая странная и сложная? Потому что тоталитарная система общества подразумевала под собой, что стадо ездит в автобусах, а не на индивидуальных автомобилях. Тоталитарная система сломалась, автомобили появились в большом количестве, а дороги не готовы. Америка изначально была другой страной и изначально выстраивала транспортную систему под своё понимание развития экономики и общества. Один километр автомобильной дороги не ведёт никуда, а один километр взлётной полосы может вести куда угодно – перед тобой весь мир. Поэтому с минимальными деньгами ты создаёшь свою транспортную артериальную кровеносную систему.
При либерально-авторитарной системе, как у нас, первично политическое решение, слово царя, а экономические интересы вторичны. Во всём мире обслуживание частников занимает от восьмидесяти до девяноста процентов всей работы министерства гражданской авиации. А у нас всё поставлено с ног на голову: восемьдесят – девяносто процентов работы чиновников – это обслуживание коммерческой авиации.
Наши чиновники зарабатывают на лицензировании и сертификации. Причём тарифы на сертификацию такие, каких в мире нет, – сто – двести тысяч долларов. А на Западе это стоит пятьсот долларов. Там система другая. Там министерство гражданской авиации вложило процент своих комиссионных в топливо. Что получилось? Пилот ещё не взлетел, только двигатель завёл, а денежки в казну уже пошли. Поэтому, чем больше там летают, тем больше денег получает государство. И никакой коррупции! У нас надо ломать всю эту коррумпированную систему лицензирования и сертификации. Но как это сделать?
Знаете, что сказал Миша Прохоров нашему премьеру, когда тот спросил, чем он может ему помочь? Он ответил: «Мне нужна помощь только в одном вопросе. Упростите систему получения сертификации на автомобиль». Результат? «Ё-Мобиль» будет сертифицирован в Великобритании, а в России он получит сертификат как иностранный автомобиль. Такая вот смешная история.
Наталья Рыжкова
