Оптимистическая трагедия
- 15.04.2014 17:43
Он появился на свет вместе с кометой Галлея. Он мечтал исчезнуть вместе с нею... Вся его долгая жизнь напоминает яркую вспышку проносящейся мимо кометы и вполне укладывается в мелодраматическую голливудскую коллизию: был богат – стал беден, был счастлив – познал горечь утраты. Но что бы ни происходило в жизни, его верными спутниками оставались популярность и сигары.
Первая всегда была высочайшей пробы, вторая – самая дешевая во всем Нью-Йорке. Он утверждал, что ему не надо было учиться курить – он попросил огонька сразу же, как только появился на свет. Шестьдесят два года из прожитых семидесяти четырех он курил сигары. «Я приучил себя никогда не курить сигары во сне и никогда не прерывать курение в бодрствующем состоянии». Его считали самым веселым и остроумным человеком на земном шаре. К старости он превратился в желчного старика – седая грива волос, пышные усы, умный взгляд, белый костюм и неизменная сигара во рту.
Стопроцентный американец
Джо Гудмен, главный редактор главной газеты небольшого городка Вирджиния-Сити, просматривал гранки свежего номера «Энтерпрайзиз». Напротив сидел его заместитель и ждал обычных язвительных замечаний шефа. Вдруг на пороге редакторской возник молодой человек с копной каштановых волос и спросил, растягивая слова: – Нет ли среди вас, джентльмены, мистера Гудмена?
– Ну, я Гудмен, – буркнул один из сидевших за столом.
– Вот и отлично! Мистер Гудмен, если вы внимательно посмотрите на меня, то увидите, что костюм мой совершенно не годится для фешенебельных банкетов, что стрижка и бритье вместе с новой шляпой оказали бы большую услугу моей внешности. Я не против того, чтобы принять ванну, и не откажусь от бифштекса или, на худой конец, яичницы с ветчиной. Гудмен широко улыбнулся: – Друг мой, если вы хорошенько оглядите комнату, то увидите, что это не мануфактурная лавка и не парикмахерская. И, конечно, заметите, что нигде по соседству нет кухни. Мне очень жаль, что я вас разочаровал, но до свидания.
– Странно, мне обещали более теплый прием, – молодой человек с озабоченным видом полез в нагрудный карман пиджака, достал сложенный в несколько раз лист бумаги и протянул его Гудмену. Главный редактор «Энтерпрайзиз» не торопясь развернул его, пробежал глазами и всплеснул руками. Лист плавно опустился к ногам гостя:
– О боже! Черт меня побери, если это не сам Сэм Клеменс! Клеменс, какого дьявола вам понадобилось ломать комедию, почему вы сразу не сказали, что вы – это вы?! Клеменс, довольный розыгрышем, продолжал стоять на месте и улыбался в пышные рыжие усы. Сэму слегка льстила реакция Гудмена.
В свою очередь Гудмен был страшно рад появлению в редакции «Энтерпрайзиз» этого странного молодого человека – его остроумными и желчными фельетонами зачитывалось все побережье. Заполучить в свою редакцию Клеменса означало добавить газете популярности.
Кем только не пришлось поработать Сэмюэлю Клеменсу, прежде чем он окончательно понял – его призвание быть журналистом и писать фельетоны! Он родился в семье южанина средней руки, детство провел в маленьком городке Ганнибал на Миссисипи. Его отцу никак не удавалось выйти из состояния вечного банкротства, однако дела семьи пошли совсем плохо, когда отец умер. Через год мать была вынуждена уступить нежеланию Сэма учиться, и он наконец-то пошел работать наборщиком в типографию. Денег не платили, зато иногда ему удавалось напечатать свои «произведения». Но дьявол его раздери, если он собирается всю жизнь проторчать в газете, за которую местные жители расплачиваются вязанками дров и репой! Он сможет обустроиться получше – у него обязательно будет много денег, престижная работа, семья. Это был «золотой век» Америки, когда шло покорение огромных равнинных просторов, когда перед людьми открывались безграничные возможности и маячили бесчисленные богатства. Для Сэмюэля Клеменса счастливый пазл состоял из тех же кусочков, что и для миллионов других американцев.
Только в погоне за американской мечтой одним было достаточно зарабатывать пару сотенных в месяц, другим же – мало и целого мира. Возможно, Сэмюэль так и остался бы в числе первых, если бы Гражданская война не прервала его удачное (как раз 200 долларов в месяц) лоцманство по Миссисипи и он не очутился бы в Неваде. Его «золотым песком», намытым на местных приисках, стали газетные статьи. Его природное остроумие стяжало ему репутацию «дикого моралиста прерий». Но главное – он наконец-то понял, где ему искать первый кусочек своего пазла.
И вот теперь он стоит перед самим Джо Гудменом, даже мастера из типографии прибежали в редакторскую взглянуть на «того самого Клеменса». Впрочем, Клеменсом он оставался недолго – в феврале 1863 года он превратился в Марка Твена. «Марк Твен», – с придыханием говорила вся Америка два года спустя. В Сан-Франциско, где он работал репортером одной из газет, вышел его первый рассказ «Джим Смайли и его знаменитая скачущая лягушка из Калавераса». Сам Твен не хотел ограничиваться ролью хроникера времен золотой лихорадки – он метил выше. Вскоре о нем заговорили как о блестящем юмористе и талантливом лекторе, способном заставить весь зал кататься со смеху от его шуток и острот. В общем, первый кусочек пазла «Счастье» уже лежал у Клеменса в кармане.
Любовное настроение
Марк Твен стоял у трапа парохода «Квакер-сити» – вместе с соотечественниками ему предстоял круиз по Европе. Путевые заметки молодого, но уже весьма известного писателя взялась публиковать сан-францискская газета «Альта Калифорния».
Как-то раз Твен зашел поболтать к своему новому другу Чарльзу Лэнгдону. Он обвел взглядом каюту и... встретился взглядами с красивой девушкой с классическими чертами лица, черными волосами, гладко зачесанными над высоким лбом. Ее губы были чуть тронуты улыбкой. Несколько секунд они смотрели друг на друга – живой человек и изображение на миниатюре. Наконец Сэм перевел взгляд на Лэнгдона, в его глазах читался немой вопрос. «Это моя сестра Оливия», – ответил Чарльз. «Ливи, – мысленно повторил Сэм. – Ливи». В тот вечер он больше не упоминал о ней, зато во все последующие как бы ненароком сводил все разговоры к семье Чарльза и был счастлив, если тот рассказывал что-нибудь о своей сестре. Он придумал себе Ливи и влюбился в придуманный образ без памяти. Рим, Париж, Стамбул, Одесса – для Сэма каждый новый город приближал день встречи с Нею.
Реальная Оливия не обманула его ожиданий, и он решил жениться на ней во что бы то ни стало. Несмотря на дружескую поддержку Чарли сватовство было длинным и нелегким. Твен сделал три или четыре предложения и получил столько же отказов. Он ездил по стране с лекциями, однако не забывал время от времени наведываться к Лэнгдонам в городок Элмайру, чтобы возобновить осаду. Наконец удача подвернулась с самой неожиданной стороны. Однажды вечером Сэм и Чарли собрались уезжать в Нью-Йорк. Они уже залезли в повозку, уселись на задние сиденья, Чарльз неспешно курил сигару. Кучер тронул лошадь кнутом, она резко рванула с места, и... Сэм и Чарли кувырком перелетели через задок повозки. Твен не мог не воспользоваться ситуацией и притворился чуть ли не мертвым. Маневр удался: он не только задержался в доме Лэнгдонов на три дня, но и сделал их решающими.
В следующий приезд Ливи и Сэм условно обручились. «Условно» означало, что официальная помолвка не состоится до тех пор, пока отец невесты не убедится в благонадежности жениха. В беседе с глазу на глаз мистер Лэнгдон заявил мистеру Твену, что раз он явился с другого конца континента, только люди, знавшие его там, могут дать отзыв, соответствующий его поведению. Твен, не раздумывая, назвал шестерых видных граждан Сан-Франциско. Вскоре пришли ответы, которые никак нельзя было назвать обнадеживающими. Все эти люди проявили предельную откровенность. Более того – они отзывались о Твене-Клеменсе неодобрительно, проще говоря, ругали его с совершенно неуместным рвением.
Сэма вызвали в Элмайру «на ковер». Между ним и будущим тестем состоялся приблизительно такой диалог.
– Что же это за люди? Неужели у вас нет на свете ни одного друга?
– Выходит, что так.
– Я сам буду вам другом. Женитесь. Я вас знаю лучше, чем они.
Пожалуй, это была самая важная частица клеменсовского пазла – у него появилась своя семья, свой дом. В его жизни любовь к жене занимала больше места, чем она обычно занимает в жизни любого мужчины. В день помолвки на радостях он «был готов перепрыгнуть через самый высокий церковный шпиль». «Я так счастлив, – писал он своему брату, – что хочу снять с кого-нибудь скальп».
Рай Марка Твена
Для полноты картины не хватало только приличного заработка. Деньги не заставили себя долго ждать, и вскоре гонораров за книги и лекции вполне хватило на постройку особняка в престижном районе Хартфорда – столицы штата Коннектикут. Друзья Твена не раз отмечали в своих воспоминаниях, что он «обожал производить фурор». Например, шокировал почтенную американскую публику своей шубой из морского котика. Вопреки приличиям, писатель носил ее... мехом наружу. В другой раз появлялся в обществе в лилово-красной мантии Оксфордского университета (он предпочитал ее строгой черной мантии Йеля), но это было позже, а пока строительство дома поручили весьма своеобразному архитектору Эдварду Поттеру. Стиль своих работ Поттер называл «английский фиолетовый архитектурный ордер». Новый дом Клеменсов больше походил на старинный замок со множеством башенок, нежели на респектабельные особняки соседей. Дом был выкрашен ярко-красной краской, а многочисленные фронтоны – черной. Для жителей аристократического района Хартфорда он стал второй котиковой шубой Марка Твена. Для Клеменсов же – символом благополучия и семейного счастья, здесь они прожили двадцать своих лучших лет.
С первого дня Оливия стала литературным редактором и советником мужа. Ежедневно после завтрака Ливи брала синий карандаш и нещадно вымарывала из рукописей мужа «черт подери» и прочие, с ее точки зрения, непристойности. Твена эта строгость забавляла. Иногда он специально вставлял в тексты подобные словечки и страшно веселился, выслушивая от миссис Клеменс очередной выговор. Он часто шутил, приписывая своей жене редакторскую агрессивность и строгость, что в глазах их друзей делало ситуацию еще комичнее. Ни один стоящий писатель не попадет в интеллектуальное рабство к собственной жене. Если бы Твен захотел оставить в тексте «черт подери!», он непременно так бы и поступил. Но, прислушиваясь к замечаниям жены, он прежде всего ориентировался на вкусы своих потенциальных читателей. Мнению литературных критиков Твен предпочитал высокие тиражи и большие гонорары, ибо, как большинство американцев, превыше всего ценил Его Величество Успех. В то время успех писателя и лектора Твена был оглушителен.
В Америке он был популярнее президента. В глазах американцев президент – величина переменная, тогда как Марк Твен был вечен. Любому желающему написать знаменитому жителю Коннектикута достаточно было указать на конверте: «Соединенные Штаты Америки. Марку Твену», и письмо без проблем находило адресата. Актеры, писатели, драматурги, бизнесмены, аристократы, короли европейских держав искали с ним знакомства. Как-то раз, после получения приглашения на обед к очередному монарху, младшая дочь Твена Джин отметила: «Папа, если так будет продолжаться и дальше, тебе не с кем будет знакомиться. Разве что с Господом Богом».
Однако у медали популярности была оборотная сторона. Большинство воспринимали Марка Твена не как серьезного писателя, а как коверного клоуна, способного беспрерывно фонтанировать феерическими шутками. Достижения миссис Клеменс на ниве «редактирования» поведения Сэма были гораздо скромнее. Как написала в «Биографии Марка Твена» его старшая дочь Сюзи, «мама любит хорошие манеры, а папа любит кошек». Он и сам временами был похож на кошку, которая гуляет сама по себе. Ливи так и не смогла приучить его молиться перед каждой трапезой (молодого супруга хватило ровно на месяц) и отучить от курения сигар (об этой страсти Твена чуть позже). Даже единственную явную уступку со стороны Сэма – отказ от сквернословия – можно назвать пирровой победой. Когда Твену становилось невмоготу, он либо запирался в бильярдной, либо убегал в сад и там изливал душу в более привычных ему выражениях.
Когда Твен приходил в ярость, но ему нужно было держать язык на привязи, он фырчал, как взъерошенный кот, его седая шевелюра делала это сходство еще более достоверным. Когда он немного успокаивался, дети начинали скакать вокруг него и кричать хором: «Ах ты, сердитый серый котик!». Клеменс возложил воспитание детей на Ливи, на себя он взял их развлечение. И делал это мастерски. По субботам все семейство собиралось в библиотеке рядом с большой оранжереей. На каминной полке стояло множество антикварных вещиц. Ряд начинался с живописного изображения кошачьей головы, а заканчивался портретом симпатичной девочки, которую обитатели хартфордского дома между собой называли Эмелин. Между картинами располагалось около пятнадцати безделушек. Сюзи, Клара и Джин требовали от отца придумать историю, в которой участвовали бы обе картины и все безделушки. Рассказ должен был начинаться котом, а заканчиваться Эмелин; в повествовании запрещалось переставлять местами безделушки. Бедняги не знали ни отдыха, ни покоя. Каждую субботу им, благодаря фантазии Марка Твена, приходилось переживать массу опасностей и приключений, мелких стычек и грандиозных сражений. Иногда дети подбегали к отцу с книжкой, открытой на странице с какой-нибудь иллюстрацией. Картинку наполовину закрывали. От Твена требовалось сию же минуту придумать интересную историю.
Наследие «распроклятых гартовых»
Представить Марка Твена без сигары невозможно, так же как невозможно представить Сальвадора Дали без его знаменитых усов, а Чарли Чаплина – без тросточки и котелка. «Если я не смогу курить сигары на небесах, то мне туда не надо». Для Марка Твена, выкуривавшего в день до двадцати сигар, никакие адские муки не могли сравниться с отсутствием любимого табака. Едва ли за всю историю человечества найдется второй такой экземпляр, который согласился бы променять вечное блаженство на сигару. Известный американский писатель и близкий друг Твена Вильям Хоуэлс вспоминал, что автор «Тома Сойера» начинал курить за завтраком и часто засыпал с тлеющей сигарой во рту. «Не знаю, сколько можно курить без опасности для здоровья, но он, видимо, курил максимум, ибо курил не переставая», – писал Хоуэлс. Марк Твен считал иначе: «Много сигар – это когда куришь сразу две». Но и одна сигара, навечно прописавшаяся в уголке рта Сэма, страшно раздражала миссис Клеменс. Он несколько раз пытался расстаться с привычкой, приобретенной еще в двенадцатилетнем возрасте, но безрезультатно.
Твен говорил: «Бросить курить легко, я сам бросал раз сто пятьдесят». Одну из таких попыток он вспоминал с присущим ему юмором: «Однажды я решил выкуривать не более одной сигары в день. Весь день я хранил эту сигару как зеницу ока и жил только ожиданием вечера, когда я наконец могу пойти в спальню и выкурить сигару. Но желание курить преследовало меня на протяжении всего дня. В конце концов я стал охотиться за самыми длинными сигарами, и через месяц я нашел такую большую, что мог использовать ее вместо трости». Более того, оказалось, что муза Марка Твена обитает в клубах табачного дыма.
Во время работы над книгой «Налегке» писатель решил отказаться от курения вообще. В результате с несколькими главами книги он мучился три недели. Однако как только он вернулся к своей обычной норме – пятнадцать сигар за пять часов непрерывной работы, он за три месяца на одном дыхании и девятистах сигарах написал всю книгу. Сигарные предпочтения Твена многих удивляли – он мог позволить себе самые дорогие гаванские сигары, но предпочитал самые дешевые американские. Его любимая марка сигар называлась «двадцать пять центов за ящик». Даже журналист одной из газет, однажды беседовавший с Твеном на протяжении часа, удивился, «как ему удалось выжить и не стать жертвой сигар мистера Твена».
Страсть к недорогим сигарам Клеменс прихватил из тех времен, когда жил на Миссисипи. В Ганнибале сигары были так дешевы, что если человек и мог что-то покупать, так это их. Некий Гарт – владелец огромной табачной фабрики – держал в Ганнибале небольшую табачную лавку. Один «сорт» его сигар был доступен даже бедняку. По паршивости с ними не могли соперничать никакие другие марки сигар, и назывались они «распроклятые гартовы». Именно их и предпочитал обменивать юный Клеменс на старые газеты.
В Европе, за неимением сигар уникального «миссисипского сорта», Твен отдавал предпочтение итальянским «Мингетти», «Трабуко», «Виргинии» и «еще одним сигарам, похожим на виргинские, только еще злее». «К виргинским, – пишет он, – надо привыкнуть, любовь к ним врожденной не бывает. Они похожи на напильник – тот, что называют «крысиный хвост»; правда, некоторые считают, что курить крысиный хвост еще хуже». И все-таки Твен считал, что «вкус на табак – это предрассудок». «Привычка – вот единственный критерий, только ею человек и руководствуется, только ей и подчиняется».
Жизнь в белом
Марк Твен был абсолютно счастлив. Он любил своих детей, свою жену. Несмотря ни на что он чувствовал себя среди них божком. Дома его баловали и нежно любили, прощали мелкие слабости. Его книги расходились большими тиражами, а гонорары позволяли тратить более 100 тысяч долларов ежегодно. Деньги как таковые его не интересовали, но он был в восторге, когда мог тратить их не считая. Он любил дарить деньги или давать взаймы, особо не надеясь на возвращение долга. Длинная жизнь Марка Твена пришлась на великую эпоху первых царственных шагов Его Величества Технического Прогресса. Еще лет десять назад по Миссисипи ходили колесные пароходы, а по прериям разъезжали почтовые дилижансы. Теперь же появился проволочный телеграф – жизнь менялась буквально на глазах.
За короткий срок Марк Твен успел вложить деньги в развитие парового генератора нового типа, патентованного парового ворота, машины для изготовления конвертов, телеграфа для морских судов, нового способа гравирования, ткацкого станка для ковровых изделий, телескопа, нового счетчика для кассовых машин, синтетической пищевой добавки «плазмон». С 1885 года десять лет подряд он каждый месяц отдавал три-четыре тысячи долларов на «почти законченную» линотипную машину Пейджа. Тогда же Марк Твен решил основать собственное издательство. Но идею поставить во главе мужа своей племянницы нельзя назвать удачной. Молодой Уэбстер за ежегодное жалование в полторы тысячи долларов достаточно бодро разорил предприятие. Марк Твен оплатил путь к банкротству из собственного кармана.
Финансовые дела Клеменсов ухудшались. Первый звоночек, предвещавший конец прежней жизни, прозвенел. Мечта о богатстве сменилась страхом нищеты. Содержать огромный дом в Хартфорде с каждым годом становилось все труднее. Чтобы хоть как-то сэкономить, было решено переехать в Европу. Великая депрессия 1893 года свела двухлетнюю экономию на нет. Сначала обанкротилось издательство. Затем выяснилось, что машина Пейджа обходится в 300 долларов, но за эти деньги она оказалась никому не нужна. Общий долг Сэмюэля Клеменса составил 190 тысяч долларов. Ему было шестьдесят лет, он страдал ревматизмом, его мучили карбункулы. Ему грозил арест имущества и рукописей с их последующей распродажей.
По вступившему тогда в силу «Закону о банкротстве» он мог отказаться от всех выплат, но твердо решил рассчитаться с кредиторами. Вдвоем с Оливией они разработали план кругосветного путешествия с публичными чтениями. Поля твеновских рукописей того времени исписаны денежными расчетами, исчислениями предполагаемых гонораров, списками долгов. Гонораров за лекции и последующее издание книги путешествий должно было хватить на уплату всего долга. На семейном совете решили, что сопровождать Клеменса будут Ливи и Клара. Сюзи и Джин оставались дома. Попытка восстановить утраченную частицу прежней жизни – стабильность в денежном эквиваленте – обернулась потерей значительно большего. Это был последний раз, когда все семейство Клеменсов было в сборе.
А потом был океан – огромный Тихий океан. Острова Фиджи, Австралия, снова океан, затем Индия, Гималаи, Южная Африка и конечный пункт почти годовой кругосветки – Англия. Сообщение, ожидавшее Клеменсов в Лондоне, было словно соткано из липкого холодного тумана: Сюзи тяжело больна. Ливи и Клара срочно отправились в Штаты, но не успели. Через три дня все американские газеты вышли с огромными заголовками: «Дочь Марка Твена умерла от менингита». Сэмюэль Клеменс почувствовал себя так, словно его поразил удар молнии. Он был один, в чужой стране, его Ливи была далеко, и он не мог быть рядом с нею, не мог ничем ей помочь. Он начал терять то, что составляло смысл его жизни, – свою семью. Вместе с Сюзи умер прежний Марк Твен. Его знаменитый искрометный юмор начал превращаться в желчный сарказм, в его высказываниях проскальзывали мизантропические нотки. Он с упоением собирал доказательства для своей теории «проклятый род людской». Когда в газетах появилось сообщение о том, что он живет в Лондоне один, покинутый семьей и без гроша в кармане, его реакция не заставила себя долго ждать: «Если бы это исходило от собаки, коровы или слона, я преисполнился бы ярости и отвращения, но это дело рук человеческих и надо быть снисходительным».
Наконец все дела в Лондоне были завершены. Новый Марк Твен возвращался домой. После семилетнего отсутствия его встречали как национального героя. Больше всего он радовался родному языку. «Терпеть не могу непонятную тарабарщину чужих обезьян», – ворчал писатель. Твен стал общественным деятелем. Он поддерживал суфражисток и резко критиковал США за испано-американскую войну и политику в отношении Филиппин и Китая. Репортеры ежедневно задавали Твену десятки вопросов: предполагалось, что у него было мнение буквально обо всех событиях, несчастных случаях, болезнях и изобретениях.
Но перед болезнью Оливии – с годами дало о себе знать больное сердце – все общественные проблемы уходили на второй план. Семья теряла ангела-хранителя. Твен был согласен на все, лишь бы продлить жизнь Ливи. Два года он прожил с нею в одном доме, но, следуя советам врачей, ни разу не зашел к ней в комнату, чтобы не беспокоить. Лишь изредка (чтобы лишний раз не волновать) передавал ей записки. Сэм и Ливи воображали себя восемнадцатилетними разлученными влюбленными, чья единственная возможность общаться заключается в тайной переписке. Это была последняя игра их угасающей любви.
Врачи рекомендовали сменить климат на более мягкий, и Клеменсы переехали в Италию. Временами Твену казалось, что ему удалось обмануть судьбу, что его Ливи выздоравливает. Новую виллу решили купить в окрестностях Флоренции. Пересмотрели множество вариантов, но ни один из них не мог стать их домом.
В день, когда дом был найден, Оливия выглядела оживленной и жадно интересовалась всем до мельчайших подробностей. Клара и Джин решили оставить родителей наедине. Они слышали, как за закрытой дверью отец поет матери свою любимую негритянскую песню «Посади льва на цепь». Он, как и дочери, был счастлив. Вдруг раздался крик: «Клара! Джин!». Девушки вбежали в комнату – отец, словно беспомощный ребенок, сидел на краю постели Оливии, тихонечко гладил ее бесчувственную руку и повторял ее имя. Ответом было мертвое молчание. Клеменсы осиротели, их семейный корабль остался без рулевого.
Марк Твен все больше стал походить на ворчливого, вечно всем недовольного старика. Мир вокруг него распадался на части. Весь ажиотаж вокруг него раздражал. Безумство и беззаконие, которые он наблюдал в себе и других, не вызывали у него ничего, кроме презрения. Символом последних лет жизни Марка Твена стали знаменитые белые костюмы, которые он называл «плевать я на все хотел» (в США тогда не принято было носить белые костюмы круглый год) и которые начал носить сразу после смерти жены.
Твен вместе с дочерьми опять вернулся в Штаты. Хартфорд напоминал ему о Сюзи, нью-йоркский дом – об Оливии, поэтому они переехали в свою новую резиденцию в Рединге. Но и Рединг, как и предыдущие жилища, оказался отмечен печатью смерти близкого человека. Он приехал домой к Рождеству, чтобы побыть с Джин. Бедняжка после смерти сестры страдала приступами эпилепсии, а Клара уехала в свадебное путешествие. Ночью, накануне несчастья, Джин украсила елку и разложила под ней подарки для всей семьи. Однако первое рождественское утро, обещавшее Твену более счастливую жизнь, обернулось трагедией: Джин, как обычно, решила принять холодную ванну, но сердце не выдержало.
Марк Твен отказался ехать на похороны младшей дочери – после смерти Оливии он не мог больше видеть, как тело близкого человека опускают в могилу. В день похорон Джин он сидел один в своем кабинете и наблюдал, как за окном медленно кружатся снежинки, словно заметая его прошлое. В уголке рта – вечная сигара, словно приклеенная. «Тринадцать лет назад умерла Сюзи, – размышлял Твен. – Ее несравненная мать умерла пять лет назад. Клара живет в Европе, и теперь я потерял Джин. Насколько беден тот, кто был когда-то так богат!».
Он был по-прежнему знаменит, ему удалось вернуть деньги, но он потерял самую главную частичку своего счастливого пазла – семью. Все остальное больше не имело никакого значения. Ему оставалось только одно – ждать комету Галлея и покинуть опостылевшую землю вместе с ней. Комета появилась в небе на следующий день после его смерти.
Cigar Clan 3-4'2002. Юлия Зорина
