«Мои сигары – благая весть…»*

30.11.2011 14:37

Cigar Clan

Ночь. Сонная пограничница на паспортном контроле в «Домодедово». — Цель поездки? — Деловая. Из крохотной кабинки уже раздаётся оглушительный звук печати, а я мысленно ещё договариваю: «Я лечу на музыкальный фестиваль в Швейцарии, названный в честь ливанского армянина, производящего сигары в Доминиканской Республике». Да, если бы процедура включала в себя подробное описание цели каждой поездки, пограничники сошли бы с ума.

*Аво - сокращение от Аветис - в переводе с армянского означает "благая весть"

Я вижу Аво Увезяна по меньшей мере дважды в год — в США на выставке и в Доминикане на сигарном фестивале. Но договариваюсь об интервью в Базеле, где, как мне кажется, больше шансов поговорить в спокойной обстановке. На следующий день мы встречаемся в лобби его отеля. — Сколько у нас времени, господин Увезян? — Столько, сколько вам нужно. Могу поспорить, за последнюю четверть века эту фразу из уст Аво слышали немногие, так что с местом и временем интервью я, похоже, не ошиблась.

— Как вам вчерашнее шоу, понравилось? 

— Первое выступление (концерт американской джазвокалистки Дайен Ривз. — Прим. ред.) было фантастическим. Дайен — моя хорошая подруга, она уже была на Avo Session пару лет назад. Второе (концерт британского певца Джейми Колума. — Прим. ред.) тоже было неплохим. Этот стиль музыки не по мне, но пианист у них играл отменно.

— К вопросу о пианистах… Я бы очень хотела поговорить обо всех этапах вашей многогранной карьеры, в том числе и о музыке. И начать, думаю, следует с вашего детства. Насколько я знаю, родились вы в Бейруте. 

— Именно. Случилось это в 1926 году. Мои родители родились и жили в Турции. Отец — Акон Куюмджян, был родом из Мараша, мать Сатеник — родилась в Харберде. Отец писал музыку, в том числе церковную, одно из его произведений до сих пор исполняется в Венеции, в монастыре ихитаристов. В 1915 г., после известных событий* они эмигрировали в Бейрут, где я и появился на свет, там я жил пока мне не исполнилось двадцать лет.

*Геноцид армян в Османской империи

— А что случилось с фамилией? Это тоже результат тех событий? 

— Нет, это производная от прозвища отца — Увез (в переводе «комар»). Дело в том, что он был легким, быстрым, обладал торопливой походкой. И прозвище, как часто бывает, приросло крепче, чем фамилия. Так они и стал в последствии Увезяном.

— Когда вы впервые сели за инструмент? 

— Мне было тогда четыре года. Мой отец был музыкантом. Он начал обучать меня игре на фортепиано. Параллельно я ходил в армянскую школу. Моё музыкальное образование было самым что ни на есть классическим, хотя мне нравился и джаз.

— Как же вы умудрились узнать, что такое джаз, в то время и в той стране?

— Сестра — близнец моей матери жила в Нью-Йорке. Как-то раз она прислала мне диск американского джазового пианиста Фэтса Уоллера. Я послушал, мне понравилось. Да и по радио хоть и редко, но всё же можно было услышать кое-какие джазовые композиции. Однажды я попробовал сыграть джаз, отец услышал и спросил: «Что это?». «Не знаю, — говорю, — эту музыку называют джазом». Отец сказал: «Если тебе это нравится, научись играть это хорошо». Мой отец был человеком широких взглядов, от него не услышать было чегото вроде: «Нет, ты должен играть только классику!». Профессионально заниматься музыкой я начал уже в пятнадцать—шестнадцать лет, когда стал подрабатывать на одном из летних курортов Ливана. Как-то мою игру услышал управляющий, предложил выступать каждый вечер, я с радостью согласился. Моя семья не была зажиточной, а мне хотелось быть независимым, иметь собственные деньги. Так случилось, что я очень вовремя принял это решение — когда мне исполнилось шестнадцать, умер отец. Содержание семьи — матери и двух сестёр — легло на мои плечи. Но у меня уже была своя группа. Мы играли в разных местах, особенно летом. В Ливане было довольно много туристов и, соответственно, немало отелей и курортов. Зимой же с работой было довольно проблематично. В 1946 году мы и вовсе не смогли найти работу в Ливане, и тут нам предложили годовой контракт на работу в Багдаде. За неделю до отъезда в Ирак мы всей группой посмотрели голливудскую версию «Алибабы» и предвкушали увидеть золотые замки Багдада. Реальность, разумеется, была далека от увиденного в кино.

Хотя нам и удалось заработать неплохие деньги. Год спустя мы подписали ещё один контракт — с одним из отелей Тегерана. На тот момент я свободно владел не только родным армянским, но и французским, английским, арабским и турецким. За два месяца, проведённых в Тегеране, заговорил и на фарси, что было довольно легко, имея в активе арабский и турецкий. Кстати, я обожаю учить языки! Я гарантирую, что смог бы выучить русский за два месяца, окажись я в Москве. Так вот. Там же, в Тегеране, нас пригласили сыграть во дворце шаха. Накануне дворецкий осведомился, на каком языке мы могли бы поговорить с шахом. Я сказал: «На фарси». Первый вечер во дворце шаха, на котором нам довелось играть, был устроен исключительно для членов семьи и близких друзей. Мы играли, гости начали танцевать. Как сейчас помню, мы играли песню In the mood (Аво прикрывает глаза и с улыбкой начинает напевать мелодию, которую в 1939 году сделал безумно популярной оркестр Гленна Миллера). 

Я тогда был ещё совсем молод, мне был двадцать один год, и я ничегошеньки не знал о протоколе. Я повернулся к танцующим и звонким голосом заявил: «Нет, нет, вы что, под эту музыку совсем не так нужно танцевать, сейчас я вам покажу…» Впоследствии нас приглашали много раз, и мы с шахом стали довольно близко общаться. Дело в том, что, кто бы ни был гостем в его дворце — а там бывали люди из очень многих стран, — я мог говорить с ними на их родном языке и всегда знал хотя бы несколько мелодий той страны, откуда были гости. Мы, в сущности, стали группой при дворце. Год спустя, после окончания контракта, шах спросил: «Что будешь делать дальше? Хочешь остаться здесь?» Я ответил: «Нет, я хочу поехать в Штаты и поступить в школу Juilliard в Нью-Йорке. Но у меня нет визы». Один звонок шаха — и уже через неделю после этого разговора я был на пути в Америку. Так закончились моё детство и юность, и началась новая, совершенно иная часть моей жизни.

— У вас остались хорошие впечатления о Ливане? 

— О да, безусловно! Ливан — прекрасная, красивая страна, и отнюдь не обязательно быть состоятельным человеком, чтобы наслаждаться ею. Бейрут — очень интересный, космополитичный город, в нём живут прекрасные люди. В США я стал жить у своей тёти, сестры своей матери.

— Той самой, что прислала вам диск джазового исполнителя в Бейрут? 

— Совершенно верно, у неё. В Нью-Йорке я, как и планировал, занялся музыкой, начал ходить в музыкальную школу, а летом подрабатывал игрой в разных гостиницах в курортных городах, где в основном отдыхали американские армяне. Когда мне было двадцать четыре, я встретил свою первую жену, Мэри Саакян. Она родилась в США и по-армянски не говорила. Год спустя после свадьбы меня забрали в армию, как раз во время корейской кампании. Я был, конечно, зол. Мне было двадцать пять, а с двадцати шести уже не забирали, — был бы я на год старше…

— Не знала, что вы участвовали в военных действиях. 

— А я и не участвовал. Снова благодаря музыке я встретил ещё одного «шаха», который изменил мою жизнь. А дело было так. В военном тренировочном лагере Fort Dix в Нью-Джерси я первым делом нашёл музыкальную группу — её там называли армейским музыкальным учебным центром. Им как раз нужен был пианист. За пару недель до отправки в Корею я сколотил небольшую группу из трёх офицеров-музыкантов. Мы пытались подработать немного, играли в офицерском клубе. На одном из наших концертов оказался большой чин Первой армии, точно даже звания не скажу. Он был из Индианы. Видимо, тоскуя по родине, он попросил сыграть Back home again in Indiana. Я ещё не закончил играть, а генерал приблизился ко мне. Я, бросив играть, судорожно встал, чтобы отдать честь высокому командованию. «Не надо, продолжайте. Это лучшее исполнение, которое я когда-либо слышал. Было бы неплохо, если бы вас перевели в центральный штаб». Так, с его лёгкой руки, мне поменяли приказ, и я не полетел в Корею. Более того, меня перевели в Нью-Йорк, где мы и жили с Мэри. После того как я официально вернулся из армии, у нас родились дети, три мальчика — Джеффри, Роберт и Рони — один за другим. У моего тестя был свой бизнес, он занимался ювелирными украшениями, и спустя какое-то время я начал работать у него.

— Кем же вы работали в компании тестя?

— Дизайнером. Ювелирных украшений, разумеется. Хорошим бизнесменом я не был никогда, а вот то, что касается творчества, мне всю жизнь удавалось. Так я и прожил двадцать четыре года в Нью-Йорке — с женой, тремя детьми, с тестем и его бизнесом, играя периодически для души то там, то тут. До тех пор, пока моя жена не умерла. Тогда мне захотелось оставить Нью-Йорк и перебраться куда-нибудь подальше. Этот город просто перестал мне нравиться.

— Я пытаюсь не потерять нить хронологии — в каком году это было? 

— В 1974-м. Одна из ювелирных фабрик компании располагалась в Пуэрто-Рико. Мне эта страна всегда нравилась. И я решил пожить там немного. Познакомился с американцами, владельцами курортного комплекса, они пригласили меня поиграть — сначала на открытии, а потом и постоянно. Я был фактически единственным источником развлечения для гостей этого курорта. Многие из них приезжали в Пуэрто-Рико для того, чтобы приобрести дом, так что у меня постоянно спрашивали совет на эту тему. Так я стал агентом по недвижимости. Я собирался остаться в Пуэрто-Рико на год, а задержался на тринадцать лет. Встретил в этой стране свою вторую жену, мы женаты до сих пор, у нас есть дочка. Трое моих сыновей остались жить в Нью-Йорке.

— Географически и хронологически, я чувствую, мы уже очень близко к сигарам. 

— Подобрались вплотную. Однажды вечером, когда я, как обычно, играл в ресторане отеля, ко мне подошёл человек и с ярко выраженным британским акцентом сказал: «У нас с вами есть кое-что общее» (Аво имитирует утрированно британский акцент очень забавно, и все, кто это слышит, и я в том числе, невольно начинают хохотать). «Ну, это уж точно не акцент. Что же тогда?» — отвечаю я. «Я наполовину армянин». Он долго пробыл в Пуэрто-Рико, и мы подружились, его звали Жак Мелконян. Забавно, как иногда складывается жизнь. Однажды в Польше в очень шумном, полном людей ресторане Жак разговорился с одним господином, который только что приехал из Пуэрто-Рико. Он расхваливал страну, а Мелконян как раз думал, куда бы ему поехать, на что бы посмотреть. Он немедленно решил отправиться в Пуэрто-Рико, а когда приехал, первое, что увидел, — постер с рекламой моего концерта. Так мы и познакомились. Когда родилась моя дочь Карин, Жак предложил крестить её в армянской церкви в Женеве. Он стал её крёстным отцом. Чтобы отметить это событие, мы пошли в ресторан, заказали, среди прочего, по сигаре. Это было двадцать девять лет назад. Когда принесли счёт, Жак сказал: «Аво, а ты не хочешь иметь свои собственные сигары?». Оно и понятно, счёт в пятьдесят два франка за две сигары заставлял швейцарско-армянское сердце Жака покалывать. С этого, собственно, всё и началось.

Увезян не расстается с инструметом без малого восемьдесят лет: они по сей день играет

— С одного совета? 

— Да, повторенного затем много раз. Жак упорствовал: «Ты ведь днём ничем не занят, разве что гольфом. Займись сигарами!». Я к тому времени, надо сказать, уже имел весьма приличный стаж курения, прекрасно разбирался в сигарах, страстно любил их и мог говорить о них сколько угодно. Я знал, что ближайшее место, где выращивают табак и производят сигары, — Доминиканская Республика. Я поехал туда и сказал: «Компании у меня нет, ничего нет, но сигары свои хочу». Они мне их и сделали. Дальше — всё просто. Я поставил коробку на рояль. Люди подходили, брали, курили. Потом возвращались к себе домой и звонили с просьбой прислать им моих сигар. За первый год я продал буквально со своего рояля двадцать тысяч штук, заработав на этом три свои обычные зарплаты.

— Минуточку, давайте поподробнее. Кто «они»? К кому вы обратились в Доминикане? 

— В службу контроля за экспортными операциями. Сказал им, что хочу делать свои сигары. Они дали мне адрес некоего производителя в городе Сантьяго. Я приехал туда, встретился с владельцем рекомендованной мне фабрики, но мы не смогли договориться. Через какое-то время, вернувшись в Пуэрто-Рико, я рассказал эту историю случайному знакомому, и он посоветовал мне съездить на фабрику ещё раз, так как у неё сменился владелец — фабрику купил некий господин, ранее занимавшийся бизнесом в Колумбии. Этим новым владельцем был Хендрик Кельнер, а фабрикой — его Tabadom. Хендрик выслушал меня и озвучил цены. Я заявил, что они меня не устраивают. «Ну, — сказал Кельнер, — я могу сделать скидку десять процентов». Я сказал: «Нет, подними цены на двадцать». Хенки только удивлённо пожал плечами: «Армянский бизнесмен». Я объяснил: «Подними цены на двадцать процентов, но дай мне лучшее, что ты можешь сделать». Знаете, когда выходишь на рынок без предыстории, с никому не известным брендом, сам продукт должен быть потрясающий, иначе подобное мероприятие лишено смысла. И ведь он действительно сделал для меня потрясающие сигары.

— Но как популярность ваших сигар вышла за пределы рояля в Пуэрто-Рико? 

— Тот же Жак Мелконян помог мне продать мою первую сигару в Европе. Дистрибьютором выступила одна алкогольная компания из Лондона. Кстати, именно с этой компанией связана ещё одна забавная история. Марвин Шанкен, издававший в то время журнал Wine Spectator, приехал как-то ко мне на фабрику с одним французом, занимавшимся водкой Absolut на американском рынке. Мы, соответственно, на французском говорили, а Шанкен — нет. Я ему в какой-то момент говорю: «Почему бы тебе не издавать журнал и о сигарах?» И француз мне по-французски комментирует: «Да он ничего не знает о сигарах… А о вине — ещё меньше». Тем не менее журнал Cigar Aficionado вскоре увидел свет.

— Первым названием ваших сигар было не AVO, верно?

— Да, сначала они назывались Bolero. Я так их назвал, наверное, потому что я музыкант. Но суть не в этом. Сигары под таким именем, как оказалось, в одно время производил другой небезызвестный доминиканец — Мануэль Кесада, хороший друг Хенки и мой тоже. Он сказал: «Используй, Аво, на здоровье ». Но я подумал, почему бы не назвать сигары своим собственным именем? Автором логотипа стал графический дизайнер той самой алкогольной компании из Англии.

— А что насчёт другого фирменного знака — вашей знаменитой шляпы? Где вы с ней встретились? 

— Со шляпой — в Акапулько, во время своего первого медового месяца в 1950 году. Мне тогда очень хотелось купить какой-то головной убор, но не сомбреро — я не хотел выглядеть как мексиканец. И тут я увидел эту шляпу. Долго её не носил, пока не занялся сигарами. А потом решил, что если надену её, то буду больше похож на латиноамериканца, чем на ливанца. И теперь эта шляпа неизменно у меня на голове.

— Как вы продали свой бренд Davidoff? 

— Как-то… внезапно. Началось всё с того, что я отправил в только что открывшийся бутик Davidoff в Нью-Йорке свои сигары — на пробу. Десять коробок были проданы за два дня — двое парней купили всё, что было, и попросили привезти ещё. Так мы договорились об эксклюзивной дистрибуции в США — ведь у меня вообще никакой торговой компании не было, только сам продукт и моё имя на нём. За первый же год совместной работы они продали сто двадцать пять тысяч сигар. За четыре года эта цифра увеличилась до семисот тысяч. Тогда они решили купить мой бренд для продаж в Европе. А я ответил, что если покупать, так всё — права на бренд на территории всего мира. Так и сделали.

Аво с Хендриком Кельнером, главой компании Tabadom, производящей сигары для Davidoff

— Но для всего мира бренд AVO по-прежнему ассоциируется лично с вами…

— Да, безусловно, мы с Davidoff очень тесно работаем до сих пор. Я вовлечён во все стадии производства моих сигар. Они купили право использовать моё имя на коробке, но это всё же моё имя. И я хочу гордиться этим продуктом, что у меня вполне получается. Я не иду на компромиссы, когда речь идёт о качестве. Я до сих пор езжу по крайней мере раз в месяц в Доминикану.

— Вы много путешествуете? 

— Конечно, отчего же нет? Я ведь молод ещё — всего восемьдесят четыре!

— А курите много? 

— Много, и далеко не только AVO. Я люблю пробовать, что там делают другие производители. Кубинские сигары особенно не жалую, да в США их и не купишь. Когда путешествую, могу, конечно, купить любые гаваны, но обычно не делаю этого. Предпочитаю им наши, доминиканские.

— Почему?

— Потому что главное в сигаре — это выдержка табака. Во всех смыслах слова, то есть на всех стадиях производства — с момента сбора урожая до момента скрутки. На нашей фабрике мы выдерживаем табак по меньшей мере восемнадцать месяцев. У нас табака на складе — примерно на пятнадцать — восемнадцать миллионов американских долларов. Это всё равно что хранить деньги в банке, только в виде табачного листа. Куба себе такого позволить не может.

— Где сейчас ваш основной дом?

— Он у меня один-единственный. Находится в Орландо, штат Флорида. Я там живу уже шесть лет. Моя дочь Карин, как я уже говорил, родилась в Пуэрто-Рико. Когда она подросла, поступила в колледж, что в Орландо, он называется Stetson University. И она переехала туда. Так как я много путешествую, жена решила, что ей лучше переехать поближе к дочери, и мы купили дом неподалёку от капмуса университета. А наш дом в Сан-Хуане, столице Пуэрто-Рико, я продал. Орландо — очень славное место, но для пенсионеров, так что мне там не очень нравится.

— Вы говорили летом, что собираетесь путешествовать меньше, но я уже наслышана о ваших грандиозных планах на весну. 

— Да, я действительно так и хотел — путешествовать меньше. Раньше в Доминикану летал дважды в неделю, сейчас мне и одного раза в месяц вполне хватает. Но в Davidoff несколько скорректировали мои планы. После выпуска лимитированной серии этого года я отправлюсь в тур. Наверное, и Москву навещу в марте.

— У меня ещё один вопрос: только за одну сегодняшнюю беседу здесь звучала английская, испанская, французская и армянская речь. Сколько вы сейчас имеете языков в активе? 

— Сложно сказать, около десяти, наверное.

— Кем же вы всё-таки себя ощущаете? Вы армянин? Ливанец? Американец? Человек мира? 

— В сердце я армянин. Тот факт, что я родился и вырос в Ливане, делает меня ливанцем. И я люблю эту страну. Так что, наверное, правильнее сказать, что я — ливанский армянин. Хотя я считаю, что главное — сам человек. Ведь в каждый конкретный момент я чувствую себя не ливанским армянином, я чувствую себя самим собой… Да, пожалуй, я — это просто я.

Катерина Рыжкова

Твитнуть

Share

Новые материалы

05.12.2014

Джентльменский вечер SECRET ART

24.11.2014

Новая коллекция Variations от Nespresso

22.09.2014

Никарагуанские сигары от JM